Избранное. В 2 томах [Том 1] - Леонгард Франк

Он уже давно задавался вопросом, не следует ли уделять ученикам хотя бы частицу тех благ, которые они добывали для бедных. В самом деле, разве они не такие же раздетые и голодные? Кому из них за последние годы пришлось хоть раз поесть досыта? А уж больших оборванцев не найти во всем Вюрцбурге. Что верно, то верно. Но верно и другое: если ученики Иисуса, дав слово стоять за справедливость и бескорыстно помогать беднякам в духе самого Христа, — если они начнут отбирать излишки в свою пользу, это, пожалуй, можно будет назвать воровством. Петр столкнулся здесь с вопросом совести, и он бессилен был его разрешить. Должно быть, ответ лежал где-то посередине.

Исчезновением апельсина следовало воспользоваться, чтобы вместе со всеми учениками найти правильный выход. Петр чувствовал себя чем-то вроде судьи, которому встретился спорный случай, и он колеблется — оправдать подсудимого или признать виновным.

Он сказал:

— Тут лежал апельсин. Не взял ли его кто из уважаемых учеников?

Все обернулись к полкам. И только сын причетника Варфоломей не проявил никакого интереса. С помощью неописуемо грязного носового платка он вычищал песок между пальцев правой ноги. И он продолжал заниматься своим туалетом, высунув от усердия кончик языка.

Это наводило на подозрения. Ведь ключ-то у него, подумал Петр, он может, когда захочет, спуститься в подвал. И Петр повторил свой вопрос, на этот раз обращаясь в упор к Варфоломею. Тот вытряхнул свой носовой платок, удовлетворенно вздохнул и как ни в чем не бывало спросил:

— Чего?

— Если уважаемый ученик Варфоломей взял апельсин себе, пусть сейчас же скажет, чтобы подозрение не пало на невинного.

Только сейчас Варфоломей обернулся к полкам и удивленно сказал:

— Сегодня, когда я сошел вниз, он был еще на месте.

И вдруг оттого, что все на него смотрели, глаза его наполнились слезами.

Тогда ученик Иаков, который поспорил с Ужом из-за комбинезона, засунул руку в карман и вытащил апельсин.

— Я обещал принести его сестренке, она никогда не видела апельсина, — сказал он упавшим голосом.

Голодные годы явно взяли свое в физическом развитии Иакова. На худеньком восковом лице мальчика только глаза были большими. Он нервно мял апельсин в руках, словно кусок глины.

— Я ей все рассказал про апельсины, что они золотые, как луна, а внутри слаще сахара. Она и давай клянчить… Но я могу положить обратно…

Сам не зная почему, Петр спросил:

— А сколько лет твоей сестре, ученик Иаков?

— Пять.

В наступившей тишине раздался голос Ужа, и видно было, что его слова всем пришлись по сердцу: все одобрительно закивали.

— As far as I am concerned,[7] пусть тащит апельсин домой своей сопливой сестренке. I don't саге. Я и сам другой раз думаю — какого черта! Здесь лежат отличные колбасы и целый окорок, а у нас животы подвело и слюни голодные текут. Это тоже не дело. То hell with it,[8] думаю я про себя.

Выслушав Петра, который изложил им свои моральные сомнения, Уж продолжал:

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Конечно, лучше бы воздержаться. Но это не так-то просто! В конце концов, мы не голодающие факиры, которых возят в клетке и показывают за деньги. По-моему, если мы что-нибудь возьмем себе, хотя бы один кружок колбасы, чтобы так свински не урчало в животе, — мы, наоборот, большего добьемся для других. Это же обычные коммерческие издержки, и, по-моему, они себя оправдают.

Петр, который последнее время быстро тянулся вверх, прекрасно знал, что такое постоянно быть голодным. Он уже почти преодолел свои сомнения и теперь высказал вслух последнее.

— Но как же знать — что можно, а чего нельзя? — спросил он задумчиво, больше обращаясь к самому себе.

Уж, размышляя, склонил голову набок.

— Себе мы могли бы брать меньше, чем нужно, — сказал он, — а иначе… иначе… — Он запнулся, не зная, как выразить свою мысль.

Но Петр мотнул головой.

— Правильно, — сказал он с удовлетворением, как будто ключ к неразрешимой загадке был найден. Уж от нетерпения съехал на край скамьи.

— Тут еще одно дело… У нас ни у кого нет ботинок. All right, сейчас это не беда! Ну а зимой, когда ударят морозы? Когда снегу навалит сугробы, не очень-то разбежишься вынюхивать по городу, у кого что припрятано. Того гляди пальцы себе отморозишь. Значит, надо сперва самим разжиться обувкой, а уж затем искать ее для других. Ведь это же и дураку ясно. И то же самое я скажу насчет ветчины.

Но Петр решительно замотал головой.

— All right, насчет ветчины не настаиваю.

У Иакова лихорадочно блестели глаза. Румянец стыда то вспыхивал, то угасал на его щеках. Он по-прежнему мял в руках апельсин.

Все молча, голодными глазами смотрели на Петра, который взял с полки пять яблок и, достав из кармана перочинный ножик, разрезал их пополам. Каждый получил половинку и мгновенно вонзил в нее зубы. Ученику Иакову Петр дал целое яблоко — он и сам не знал почему.

II

На следующий день рыбак Крейцхюгель обнаружил в своей лодке синий рабочий комбинезон. Он поднял его, развернул на свет и невольно пощупал сидение собственных штанов, от которого давно уже осталось одно воспоминание.

Не спеша уселся он на корму и принялся стаскивать с себя худые штаны. При этом взгляд его случайно упал на бумажку, завалившуюся за дощатый настил. «Ученики Иисуса!»

— Что за притча! Да их уже две тысячи лет как на свете нет. Видно, кто-то вздумал надо мной подшутить. Что ж, извольте, не возражаю.

Он натянул штаны и встал. Они еле доходили ему до щиколоток. Рыбак был худ, как жердь, и долговяз — метр девяносто ростом.

Никодемус всю жизнь провел на реке в полном одиночестве, не удивительно, что он был молчальником. Разговоры он вел только с самим собой. Приятели, с которыми он сиживал за большим круглым столом в кабачке «Уютная берлога», где они всегда собирались, часами не слышали от него ни одного слова. И только вернувшись на реку, Никодемус охотно отвечал на все вопросы, которые ему задавали накануне.

Зато на реке, в своей лодке, он чувствовал себя в родной стихии. Схватившись за гладко отструганный багор с зазубренным железным наконечником на одном — и деревянной перекладинкой на другом конце и навалившись на него всей грудью, он оттолкнулся и вывел лодку на речной простор.

«Никодемус, сколько ты дерешь теперь за двухфунтового карпа? Небось кучу денег?»